Благовещенская церковь в Павловской Слободе
Н. Кулакова 3.04.2014

Воспоминания жительницы Павловской Слободы Натальи Кирилловны Кулаковой

Церковь нашу я помню года с двадцать пятого, когда мне было уже пятнадцать лет. Тогда, после смерти отца, я стала часто ходить в наш храм. Помню, призывали мы на дом отпевать отца батюшку по фамилии Светинский. А всего священников при храме было пять, и занимали они пять небольших деревянных домов на пригорочке, и был здесь у них небольшой огороженный садик. А один дом занимали монашенки. Помню, был при храме пономарь по фамилии Лебедев, регент хора – Завадский, а хор был многочисленный, из местных жителей; сторожа нашего звали Гриша; был и свой звонарь. Как взойдет он на колокольню, а та высокая, глянешь – его там и не видно, а уж сколько колоколов висело малых, и не скажешь, не видать.

Недалеко от дороги, что проходит у церкви, стояла островерхая деревянная часовня, дверями на север, там все время горела лампада, а через открытую дверь было видно монашенку, что в свою очередь читает там перед иконой молитвенник. Монашенки жили при церкви давно: в часовне, постоянно сменяя друг друга, читали молитвы, прибирали в храме, а внизу, там, где теперь подвал ведь там раньше было уютно да чисто, и роспись по стенам, – там они выпекали просвиры и катали свечи. С улицы в окошко виден был большой деревянный, чисто-чисто выскобленный стол. Бывало, стукнешь в окошко, игуменья выглянет, строгая такая, спросит: « Что вы хотите?» Попросишь пить. Ковш подавали большой, полный – в окошечко. И было всего, наверное, десять монашек, и все в возрасте, как и священники. Одна была наша, павловская; как церковь закрыли, они и разошлись по домам.

Батюшкам тоже годов по 50 было. В церковь нашу пришли они еще молодыми. Приятные были все, благообразные, с мягкими добрыми лицами. После закрытия храма из них здесь не осталось никого. Разве что один из служителей жил здесь, должно быть чтец (помнится, на службах возглашал он «Аллилуйя», так его так и прозвали – Аллилуев), тот еще долго оставался. Новые власти из конюшен клуб сделали, так этот служитель в клубе и выступил, вышел на сцену и, как научили его, сказал, что Бога нет. Тогда ему дали работу, магазинчик какой-никакой, «винополькой» звали, и здесь, на улице Ленина он водкой торговал. А прозвище за ним так и осталось. Священников наших, однако, никого не забрали.

Как разорили нашу церковь, некому стало по домам ходить: раньше, бывало, по престольным праздникам батюшки, отслужив в храме, ходили с монашенками по домам. Войдут они, мать нас рядком поставит, а они служат молебен за здравие. И на Пасху ходили, на пасхальной неделе, – такой был обычай. Платили мы кто сколько сможет; у монашенок был круглый металлический ящичек, туда и клали деньги.

Храм в те годы был огорожен высокой кованной оградой, стояла она на низких каменных тумбах, чудесная, помню, была эта ограда. В церковь ходили со стороны дороги – там были ворота. Во дворе росли липы, а со стороны Истры было кладбище, где захоранивали священство. Хоронили там издавна, и при мне еще были могилы, сохранившиеся с царских времен. Дорожка, что вела к часовне, была выложена камнем, а та, что шла с северной стороны, посыпалась песком. Веранды этой нынешней деревянной над входом не было, это ее уже артель пристроила, когда устроили в церкви пошивочную фабрику. А была здесь широкая паперть с большой чугунной плитой и чугунными же ступенями. И пол в храме был покрыт такими чугунными плитами. Входные двери были двустворчатые тяжелые и деревянные, со святыми, написанными в рост на каждой двери. Народу обычно набиралось – полна церковь, ведь, почитай, 17 деревень состояло в приходе: Лешково, Лобаново, Веледниково, Ивановское, Озерки, Исаково, Нахабино, Юрьево, Козенки, Обушково, Захарово, Зеленково, Павловское – всех теперь не упомнишь. Добирались чаще пешими – семь верст было не крюк...

Внутри храм был расписан разными красками: не скажешь так, чтоб одного какого-то цвета было больше. В куполе притвора по потолку летели ангелы, в главной же части наверху был написан Иисус Христос, Господь наш. И люстра висела большая металлическая, с толстыми свечами, обвитыми ленточками. Когда раскрывали литые, позолоченные по узору царские врата, в алтаре было видно написанное светлыми красками Распятие Христово. Северные и южные двери тоже были отлиты из какого-то металла и позолочены по узору. А икон, а подсвечников сколько! Ведь как церковь разорять-то стали, те подсвечники да иконы несколько дней возами возили: из подвалов тоже забрали много, богатая была церковь. Многое, конечно, по домам разобрали.

Сначала часовню сломали, а как начали разорять церковь, так и колокол сбросили. Народ возмущался, шептались между собою, а открыто выступить боялись, – время было такое. И вот в один из дней кто-то сказал: сегодня будут снимать колокол. Я побежала к той стороне, где была колокольня. Стоит она – высокая, белая, а возле нее наша церковка, тоже вся белая, на ней-то снаружи росписи никакой не было, – и мужчины там на колокольне, и не видно их почти. Как они сладились с тем колоколом, не знаю. А были все местные, наши мужики, некоторых я знаю, они быстренько примерли после этого. И вот, как они его спускали, так глядеть было страшно: народу вокруг много, а он опускается, махина какая! Не смогли его тихо опустить, о землю ударился и звук от него этак – у-у-ух! И все. И не содрогнулась Павловская Слобода от такого, как он ухнул. Только люди, руками, всплеснули вслед: «Ох!» Скромный был колокол, хоть и в человеческий рост, всех украшений только оборка металлическая по подолу. Так его и увезли, куда – неизвестно. А колокольню уже в войну взорвали. В храме военное общежитие устроили, а после здесь фабрика была и работала артель инвалидов.

Записано в 1996 году. Собрала и подготовила материал Ирина Голотина.