Сергей Максимович Попов о Павле Григорьевиче Цурикове
Суконщики Поповы: «Записки о московской жизни» и не только. – М., 2010. C. 161-167

Сергей Максимович (Попов) так рисует Павла Григорьевича: роста был среднего, сложения плотного, довольно полный. Бороду и усы брил, волосы причесывал на прямой пробор – по-русски, причем на висках они немного кудрявились и он их немного подкрашивал. По костюму он производил впечатление разбогатевшего буржуа, одевался в сюртук английского сукна с бархатными отворотами и обшлагами на рукавах, носил бархатные жилеты разных цветов и рисунков с массивной золотой цепочкой на шее. Манишку повязывал черной лентой без банта, манжет не носил. В деревне ходил в картузе, но, приезжая в Москву, носил всегда цилиндр. Характера он был, пожалуй, добродушного; в сравнении с ним Максим Ефимович (Попов) был сама строгость.

На фабрике Павел Григорьевич являлся строгим, взыскательным хозяином; особенно он не любил пьянства и картежной игры; лично наблюдал по вечерам, чтобы все на фабрике в свое время гасили огни и ложились спать. Сам в противоположность отцу вина и водки в рот не брал, иногда за обедом позволял себе только выпить рюмочку сладкого «бишофа» (настойка на померанцах), а всегда пил сладкую фруктовую воду известного в то время завода Ланина. Павел Григорьевич называл жену «Анатушенька». Приезжал он в Москву раза два в месяц, большей частью на лошадях. В театр он вообще не ходил, считал это удовольствие за грех, так как был страшно религиозен с самой молодости. Зато посетить владыку митрополита (особенно Филарета) или какого-нибудь архиерея он считал своим приятным долгом. Все духовные лица хорошо знали Цурикова, и он много жертвовал на церкви и монастыри. Он построил «Скит Саввы» Звенигородского монастыря, прекрасную каменную церковь в селе Спасском близ Москвы по Волоколамскому шоссе. После кончины митрополита Филарета, которого особо чтили Попов и Цуриков, он над его могилой в Сергиевской лавре построил так называемую Филаретовскую церковь. В Новом Иерусалиме он возобновил и отделал известный Никоновский храм, прекрасно вызолотив его главы и кувуклию Гроба Господня.

Окрестные вокруг фабрики церкви он снабжал вкладами. На горе у фабрики он построил в 1868 году великолепный каменный храм (теперь снесенный), при нем построил четыре дома для причта, около церкви построил школу и передал ее потом земству, обеспечил содержание церкви и причта вкладом в банк 25 000 рублей. Не говоря о пожертвованиях на церкви в Петербурге и Западном крае, он дошел до того, что купил в Палестине близ Хеврона дуб Мамврийский, обнес оградой и при входе велел приделать металлическую доску с надписью «Павел Григорьевич Цуриков». В доме у себя на фабрике он любил принимать духовенство, особенно архиереев. На приемы он денег не жалел. Принимая архиереев и настоятелем монастырей, он за продуктами всегда специально посылал в Москву. За все это они и отплачивали ему уважением и встречали его приезды в монастыри колокольным звоном и другими знаками уважения.

Вообще скуп Павел Григорьевич не был, и, вероятно, под влиянием своей интеллигентной по тому времени жены Анны Сергеевны, обладавшей вкусом, он много тратил на постройку фабричных и других зданий. Не говоря, что у ворот фабрики находился его прекрасный дом со всякими затеями – много балконов, башенки, в саду беседки, мостики, все окрашенные в белый цвет, чудный цветник, – против дома царила над фабрикой церковная гора с сосновым бором, по которой шла широкая лестница до церкви, и самые фабричные корпуса, а главное, служебные постройки не носили казарменного духа – все это, вместе взятое, и окружающая красивая местность давали полное основание говорить: «Красавица фабрика». Как указано выше, кроме постройки ивановской школы, которую он, между прочим, обеспечил материально, он построил прекрасные народные школы – в Звенигороде (купив для нее место) и в городе Воскресенске.

Он был горячий патриот, особенно чтил и любил русского царя и ко всей царской фамилии относился с особым почтением и преданностью. Перед Александром II он преклонялся и за счастье считал лишний раз увидеть. Как он относился к внутренней политике русского правительства, сказать трудно; думаю, задевало его только то, что касалось фабрики и его личной жизни. Внешней политикой Павел Григорьевич, кажется, мало интересовался. Моему отцу и дяде Павлу Максимовичу приходилось как гидам сопровождать Павла Григорьевича в его поездках за границу. Мой отец, видимо, последний раз ездил с ним за границу во время Всемирной выставки 1867 года. Цуриков, не будучи квасным патриотом, приходил в восторг от постановки промышленности в Европе.

Он был земским гласным Звенигородского уезда и почетным мировым судьей. Конечно, он тяготился, если у него отнимали время от того, что составляло его главный интерес, то есть от фабрики, – духовенство и церковные заботы в счет не идут. Из его писем от 23 февраля и 2 марта 1870 года видно, как его тяготило, что чуть ли не на 15 дней пришлось ехать в Звенигород как присяжному заседателю в суд, но ведь «нечего делать, надо повиноваться властям», говорит он, и сознается, что ему «тяжелее всех в этом деле; все останавливаются на моем мнении, потому что все мужички и все меня спрашивают, что я скажу». Но за эти страдания он себя вознаграждает, он хлебосол, и 5 марта он уже пишет Попову, что у него на фабрике будет обедать «присутствующий из окружного суда», и потому просит Максима Ефимовича тоже приехать.

Помимо торговли Максим Ефимович был и его главный советник и без него он не мог обойтись при разрешении серьезных вопросов и, вероятно, Максим Ефимович был его, пожалуй, главным руководителем во всем. У него бывали и губернатор, и предводитель дворянства, и исправник, и архиерей, словом, весь уезд, не говоря о многочисленных соседях и родных, и он всегда старался залучить Максима Ефимовича, человека умного и развитого, который лучше хозяина сумел бы занять гостя. Дети Дмитрия Павловича Голохвастова — Дмитрий и Павел Дмитриевичи, блестящие земские деятели, многим обязанные Павлу Григорьевичу, с удовольствием ездили на фабрику хорошо покушать у хлебосольного хозяина, а вместе с тем спустить ему ту или иную часть своего леса.

Павел Григорьевич фабрику вел как домашнее хозяйство, так сказать, «по старинке». Всю бухгалтерию фабрики, как он сам выражался, он носил в кармане, никаких официальных торговых книг у него не велось, даже жалованье рабочим и служащим у него часто не значилось: он призывал рабочих по очереди в старый флигель Григория Михайловича несколько раз в год и давал помимо жалованья, смотря по заслугам и трудам каждого. Конечно, это было возможно только вследствие того, что рабочие все хорошо знали Цуриковых – это были не пришлые рабочие, а крестьяне близлежащих деревень: Ивановское, Красновидово, Лужки, Петровское, Борисково, Синеково и так далее. Как Цуриков, так и Попов, а потом Правление Товарищества Ивановской фабрики старались набирать рабочих из местных крестьян, желая дать побочный заработок к крестьянскому обиходу. Жизнь дорожала, рабочие, конечно, требовали повышения заработной платы, Цурикова это очень волновало.

Во время работы Павел Григорьевич несколько раз в день обходил все отделения фабрики, присматривал сам за работой, как бы ободрял рабочих, постоянно покрикивая: «Смотряй», «Смотряй». Переписку вел Павел Григорьевич только с Максимом Ефимовичем Поповым, а в его отсутствие с моим отцом. Во всех серьезных вопросах он советовался с Максимом Ефимовичем. Ежегодно перед Пасхой, когда останавливали работу на фабрике из-за половодья (плотина разбиралась, и переставали работать водяные приводы), он сносился с Максимом Ефимовичем относительно иностранных мастеров, просил совета, кого оставить, или просил найти нового, да среди года излагал Максиму Ефимовичу недоразумения с иностранцами, – приходилось вследствие того, что обе стороны, Цуриков и немцы, друг друга не понимали, отцу моему писать мастерам-немцам письма на немецком языке для устранения недоразумений.

Скончался Павел Григорьевич 5 января 1878 года. Похоронили его в приделе созданной им при фабрике церкви. Все почти суконные фабриканты съехались на похороны, которые были очень торжественны. Весь уезд был взволнован его кончиной. Свое большое состояние, фабрику и имения Цуриков завещал жене своей Анне Сергеевне, назначив душеприказчиком Максима Ефимовича, коему поручил выдачи в учреждения и родным до 300 000 рублей. В завещании предлагалось Анне Сергеевне продать фабрику не кому иному, как Максиму Ефимовичу Попову, что Анна Сергеевна и исполнила в 1887 году.